10:48 Андрей Вознесенский и Осип Мандельштам: архитектоника текста |
| Рассматривается специфика усвоения поэтической традиции в творчестве Андрея Вознесенского. Анализируется литературное влияние Осипа Мандельштама на поэтику Вознесенского. В центре внимания находятся не интертекстуальные связи, но сам способ поэтического мышления и воплощения поэтической идеи в тексте. Ключевые слова: архитектоника, архитектурное мышление, конструкция, образ камня, классицизм, эклектика. Для Андрея Вознесенского чрезвычайно важным было ощущение себя как наследника, продолжателя и даже «современника» своих предшественников, в числе которых многие выдающиеся поэты XX века. Однако саму традицию он понимал по- своему. «Гениального Пастернака могу назвать современником Лермонтова»[2], - сказал он в одном варшавском интервью. Уже в этом суждении сквозит логика не историческая, а архитектурная - Вознесенский, архитектор по образованию и способу поэтического мышления, мыслит пластами, которые существуют для него как некие этажи в составе «одновременного здания». Его способ усвоения поэтической традиции можно назвать «продуктивной эклектикой». В числе литературных влияний Вознесенского при всех формальных различиях нельзя не назвать Осипа Мандельштама - уже хотя бы потому, что трудно найти в русской литературе первой половины XX века поэта настолько «архитектурного». Для раннего Мандельштама характерна симметрия (проявляющаяся даже через его вездесущие «тройчатки» - например, «Россия, Лета, Лорелея» [8] и т. д.), логическая стройность и ясность классицизма, однако Вознесенский заимствовал у него скорее особый «архитектурный» разворот темы искусства, чем какие-либо формальные признаки. Мандельштама принято считать поэтом устойчивости - устойчивости мировой культуры, заветов общечеловеческой нравственности и эстетической преемственности. Это поэтика классического, хотя и подвижного, равновесия, меры и гармонии, слова-Логоса, фундаментальной «материальности», «телесности» образов и их строения [7]. Вознесенский, напротив, абсолютно динамичен и не только не тяготеет к устойчивости и равновесию, но и не желает к ним тяготеть. Любая застывшая форма мертва для него. Ключевым для раннего Мандельштама является образ камня. У Вознесенского он тоже встречается не единожды. Однако наполнение этого образа у двух поэтов совершенно различно. У Мандельштама «камень» является устойчивым элементом, связующим хаотичную стихию жизни. У Вознесенского камень не устойчив (если речь не идёт, конечно, об общекультурном наполнении этого образа, как, например, в строках «в меня прицеливаются булыжники» [3]). Но даже и в этих строках Вознесенский не боится подставить летящему камню свои витражи (следующая строка - «Поэтому я делаю витражи» [3]) - объект, освящённый творчеством, и потому более устойчивый и близкий к вечности, чем любой камень. В стихотворении «Автолитография» камень чрезвычайно изменчив - это и литографский камень, который разбивают ради сохранения уникальности оттиска, и камень, отваливаемый с души, и рифма к единственно вечному «Амен». Культура и для Вознесенского, и для Мандельштама телесна, и всё же для Вознесенского Мандельштам - это не здание с колоннами, а всего лишь одно из созвучий: на видеоме, озаглавленной «Осы Осипа», Вознесенский изобразил чёрную шляпу с вылетающими из неё осами. Возможно, это следует считать отсылкой к прозвищу, которым дразнили Мандельштама футуристы - «Мраморная муха». «Архитектурность» Вознесенского непохожа на «архитек- турность» Мандельштама - это «вывернутая наружу» архитектоника текста. Поэт делает зданием всю конструкцию стиха, а не подпирает его суперустойчивыми колоннами из симметричных конструкций наподобие «Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита» [8] и др. Кстати, исследователями давно замечено, что Мандельштам особенно трепетно относится к именам собственным, будто подозревая в каждом из них им Бога. Вознесенский в поэме «Оза» также находится в поисках имени, которое могло бы служить кодом-ключом к перестроенному миру: «Может, ее называют Оза?» [4] - рефрен текста. У Мандельштама преобладают рифмы «бедные», часто - глагольные или вообще грамматические, создающие ощущение простоты и прозрачности. Все сделано для того, чтобы рифма как таковая не становилась самостоятельным источником возбуждения, не застила собой чего-то иного. В лексике ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор [1]. Вознесенский руководствуется при «конструировании» стиха другими, гораздо более футуристическими принципами. У него иной взгляд на архитектуру: «Я со скамьи студенческой / Мечтаю, чтобы зданья / Ракетой Стоступенчатой / Взвивались В мирозданье!» [4] («Мастера»). М. Гаспаров сказал о Мандельштаме: «Классицизм здесь - поэтика вечного в противоположность поэтике личного» [6]. У Вознесенского личное и вечное уживаются под одной крышей. Мандельштам даёт формулу: «Но чем внимательней, твердыня Notre-Dame, / Я изучал твои чудовищные ребра, / Тем чаще думал я: из тяжести недоброй / И я когда-нибудь прекрасное создам» [8]. Вознесенский создаёт прекрасное не из «тяжести недоброй», а из чего угодно, хотя и ощущает над собой телесность «кишечника Сикстинского потолка» [3]. У него Маяковский (в его восприятии - одна из классических фигур художника) способен «ликом, как Хиросимой, отпечататься в мостовой» [5] («Маяковский в Париже»). Масштаб творческой энергии поэта по силе оказывается сопоставим только с энергией ядерного взрыва, а поэзия сравнивается с революцией («Лонжюмо»). Творчество для Вознесенского - созидание и разрушение, Хаос и Космос в бесконечном перерождении и обновлении, единственный и прекрасный способ существования. Для Мандельштама, напротив, «красота - не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра» [8] («Адмиралтейство»). Конечно, Вознесенский тоже воспевает простых зодчих в поэме «Мастера», однако и они оказываются революционерами; кроме того, искусство у Вознесенского зачастую действительно божественно, и над творцом земным существует ещё один творец - небесный (как в «Скульпторе свечей» или цикле «Мой Микеланджело»). Для Мандельштама творчество поэта равносильно творчеству зодчего, потому что творящий использует тот же метод: складывает, строит произведение из отдельных слов (камней), что соответствует акмеистической точке зрения. Вознесенский не удовлетворяется существующим культурным наследием и провозглашает культ творчества, нового и бесконечного пересоздания мира - по атому, по кванту, по морфеме. Ему не требуется, подобно Мандельштаму, преодолевать тяжесть материала, поскольку он волен брать для своих замыслов какой угодно материал. У Мандельштама «Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать, / Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!» [8]. У Вознесенского рабы могут стать «камнями», а камни - улететь. Однако уже самой важности этого разворота темы искусства в архитектурном измерении достаточно, чтобы сделать творчество двух настолько разных поэтов родственным. Список использованной литературы
Михалькова С. М. |
| Категория: 3 | Просмотров: 1372 | |
| Всего комментариев: 0 | |